Переводчик: пре-Стэнфорд
Оригинал: shepherd of the stray hearts, автор nitro26, запрос отправлен
Ссылка на оригинал: shepherd of the stray hearts
Размер: мини
Пейринг: винцест
Категория: пре-слэш
Жанр: ангст (и чуть-чуть флаффа)
Рейтинг: PG-13
Дисклаймер взрослыми быть скучно. Отказываемся!
Саммари: Осень всегда несет с собой перемены
читать дальше
В конце Элм-Стрит стоит маленький домик, и ничего такого особенного в нем нет: старая кровля, облезшая краска, скрипучие доски пола. Трава на крохотном газоне переросла и выглядит неухоженной, на ней густым ковром лежат багряные листья.
- Давай, Сэм, ничего с тобой не случится, если ты немного развлечешься, - говорит Дин и отправляет Сэмов учебник в полет по комнате, а его самого вытаскивает на улицу.
Сгребание листьев в кучу не особо отвечает представлениям Сэма о развлечениях, а вот то, что они задерживаются в городе больше, чем на месяц, – вполне с ними сходится; и Дин думает, что быть у отца на хорошем счету – не самая ужасная идея.
- Может, встанешь и поможешь, Сэм?
- Нет. Я собрал листья в кучу, – отвечает тот и показывает язык, расслабленно растянувшись на земле. - Ну, что скажешь теперь про развлечения?
- Сэм.
- Дин, - он тянет Дина за рукав, и Дин отзывается. Как всегда.
Листья под ними хрусткие и свежие, они пахнут землей и дождем. Сэм обвивает Дина лодыжкой, словно якорем, прижав его под старым кленом, и бесконечный лабиринт ветвей над ними тянется ввысь к подернутому дымкой солнцу.
- Не так уж и плохо, да? – произносит Сэм, кривя уголки губ в улыбке. Лицо его раскраснелось от звенящего морозного воздуха.
Дин протестующе мычит. Глаза его закрыты, из кончиков пальцев утекает тепло, пока он отстукивает ритм по покрытому изношенным денимом колену Сэма.
- Я знаю, это убивает твое эго, но признайся. Тебе пойдет на пользу, - говорит Сэм и ведет пальцами, едва касаясь, по Диновой шее, линии челюсти, по лицу; и прикосновение замирает в холодном осеннем свете. Он держит Дина за запястья, прижимая к земле.
Земля влажная и раскисшая, и Дин хмыкает в ответ.
Субботнее утро они посвящают спаррингам. Колени Сэма упираются в бицепсы Дина, а его победный клич громко разносится окрест.
- Ты гляди, Сэмми, сбил меня с ног, - улыбается во весь рот Дин, и Сэмова ответная улыбка режет, как лезвие ножа.
- Я выиграл, - говорит он, а Дин думает о том, что хочет того Сэм или нет, он все равно остается Винчестером. И дело не только в дурной крови, как горько говорит Сэм, когда у него выдаются плохие дни - и таких большинство, если бы кто-то взялся сосчитать. А может, дело именно в дурной крови, в том, что отпечаталось в их генах: хромированные схемы с разметкой военных троп, арсенал и жидкость для розжига в багажнике. Армия из трех человек с пальцами на спусковом курке и выкидными ножами, спрятанными в рукавах.
Дин отвечает:
- Только потому что я тебе позволил.
И это в некотором роде правда. Но он нанес куда меньше ударов «для видимости», чем обычно - и это важно. Его брат растет, развивается, и теперь они почти сравнялись. Сэм закатывает глаза, но ему все равно плохо удается изобразить раздражение, когда Дин взлохмачивает его волосы: «Молодец, Сэмми».
А теперь Сэм расположился под деревом, изучая что-то по физике. От тренировки к домашнему заданию - вполне обычный распорядок дня в его жизни. Дин в это время от нечего делать что-то вырезает на дереве карманным ножом, ведь если Сэма рядом нет, то и заняться ему особо нечем, и это отсутствие всегда смутно ощущается краем сознания.
- Что ты делаешь?
- Вырезаю на дереве «Сэм и Дин вместе навсегда» с кучей сердечек, бабочек и единорогов, - с невозмутимым видом отвечает он, не отводя глаз от Сэма, а тот качает головой и возвращается к чтению.
Силуэты танцуют на лице его брата словно дым от костра, появляясь и исчезая вслед за движением ветвей: птицы, облака и листья. В такие моменты, неспешные и пронизанные солнцем, на щеки Сэма падает тень от ресниц, и Дин чувствует себя выбитым из колеи, словно всё внутри переворачивается вверх тормашками. Это опасно, как спички и пламя, но он давно перешел эту черту. Это что-то неудержимое, неизбежное, беспредельное, словно непонятная инерция, и Сэмми, Сэмми в этом как движущийся снаряд.
- Мне нужно сдать это задание, - тяжело вздыхает Сэм мгновение спустя и запрокидывает голову назад, выставляя горло напоказ.
- Подстричься тебе надо, вот что, Сэмми, - отзывается Дин, и Сэм приносит ножницы и стул из домика, так чтобы можно было устроиться у Дина между ног. Диновы мозолистые пальцы зарываются в нагретые солнцем волосы. Кажется, он делал так, когда Сэму было десять, и двенадцать, и четырнадцать - всегда. Сейчас ему восемнадцать, Сэм выше Дина, смышленый, полный надежд, искренний.
Солнце на небе ползет в зенит и заливает ландшафт золотом, расчерчивая землю контрастными темными тенями. Сэм снова начинает царапать заметки и рисовать диаграммы в тетради. Во всем этом есть повторяющийся цикл, он начинается с Дина и оканчивается на нем же: Дин наблюдает за Сэмом, просто наблюдает, как делал это всегда, как делает сейчас. И вдруг внезапно нечто безотчетное, как отзвук боли старого ушиба, появляется и отпускает. Это как конец лета: медленная смена дат на календаре, зачеркнутых красным - кресты и линии. Возможно, странно вести счет подобным вещам, но он чувствует, что должен.
Пять миль назад они миновали границу штата Делавэр, стрелка спидометра миновала отметку «90», а Дин истекает кровью на заднем сиденье.
Руки Сэма мокрые и покрыты красным, привычно выполняя роль медицинского жгута, потому что всё, что хочет добраться до Сэма, сначала должно справиться с Дином.
- Быстрее, папа, быстрее, пожалуйста-пожалуйста, пожалуйста, - умоляет Сэм, как никогда не умолял, и отец вдавливает педаль газа в пол, Импала мчится вдоль меридианов, как огромная хищная птица.
Дин истекает кровью и всё, что он моет сказать: «Сэм» и «папа», и «вы в порядке?».
Руки Сэма непроизвольно сжимаются, но он успокаивает Дина дрожащим голосом:
- Мы в порядке, мы в порядке, Дин.
- Вервольф, - с трудом произносит Дин. Вервольф, вывший на луну в мертвенно-тихой ночи, не повелся на приманку и бросился на Сэма, но наткнулся вместо него на разгневанный стальной щит: на бедре Дина жутко темнеют глубокие раны.
- Он мертв, - говорит ему Сэм. И если бы Дин мог видеть, как побелели костяшки на руках Сэма, его сжатую челюсть, какие взгляды тот кидает на отца - он бы назвал это гневом.
А сейчас Сэм весь дрожит над телом Дина, и что-то влажное капает Дину на лицо, и это не кровь. Сэм ненавидит всё это, всегда ненавидел.
Когда веки Дина опускаются, всё вокруг гаснет, словно наступила ночь.
- Ты проиграл, - говорит Сэм. - Извини.
Это прозвучало бы гораздо убедительнее, если бы он перестал довольно ухмыляться и хотя бы попытался изобразить сожаление.
- Не-а. У меня вообще-то травма, - отвечает Дин, указывая на свою ногу.
- Ну да, а как же. Хотя я не предполагал, что это как-то влияет на работу твоего мозга.
- Разве ты не прелесть? Ну, я скажу тебе, на что это влияет: на исход игры, потому что ты автоматически уступаешь мне десять очков, вот так-то, - парирует Дин, выхватывая у Сэма колоду, а Сэм закатывает глаза.
- Надо уметь проигрывать достойно, - говорит Сэм, и Дин щелкает его по лбу. - Ну и ладно, мне надо поучить мат.анализ, - продолжает Сэм и перегибается через край кровати, чтобы выудить учебник из сумки на полу.
Он садится обратно и подтягивает колени, чтобы пристроить на них книгу, сползая по изголовью кровати рядом с Дином. Солнце, яркое как одуванчик, нагревает своим теплом на кровати неровный прямоугольник, создает из роящихся в воздухе пылинок угловатый светящийся рельеф. Золотистые отблески света, проходящего через пурпурную листву, лежат у Сэма на шее, и Дин хочет прижаться губами к каждому из них.
- Хорошо, проверь меня, - произносит Сэм через некоторое время и протягивает книгу, и всё в нем — линия плеч, подбородок — могут быть предупреждающим сигналом, сияющим неоном, говорящим о том, что он меняется, так что никто не в силах поспеть за ним, даже Дин.
Когда наступает холод, он проникает везде: через рассохшиеся доски пола, через щель под входной дверью. Он пробирает до костей, рассказывает о морозных зимах, и об алой листве, что скоро облетит.
Отец должен вернуться домой сегодня вечером, и Дин развалился на диване и смотрит телек, ожидая. Когда на небе появляются звезды, приходит Сэм, одетый в пижаму, и с одеялом, обернутым вокруг плеч. Он подходит и шлепается прямо на Дина.
- Да ладно?
- Ага.
- Сэм! – ворчит Дин.
- Дин, у меня все конечности отмерзли, - говорит он, и оторопь от прикосновения его ледяных ступней к лодыжкам Дина говорит сама за себя.
- Вот же ты маленькая капризная сучка, - говорит Дин, но в словах не слышно раздражения. Теплая и вполне ощутимая тяжесть сковывает Дина, начиная с местечка между лопатками, где покоится голова Сэма, до кончиков пальцев. - У тебя острый подбородок, - ворчит он, изображая протест. – Знаешь, что говорят о людях с острыми подбородками?
- Ничего про них не говорят, Дин, - сонно бормочет Сэм, повернув голову и прижавшись к Динову позвоночнику щекой. – Почему ты добавил спиртное в мой яблочный сидр?
Дин размышляет о том, как иногда отец возвращается с охоты в крови, иногда с переломами. О том, как ссорится из-за этого Сэм с отцом, снова и снова, бесконечно.
Он размышляет о книгах и сносках в текстах, и их мелкий шрифт недвусмысленно рассказывает только об одной-единственной истории: он хочет взять Сэма, со всеми его особенностями характера и противоречиями, всего — от истертых кроссовок до лохматой макушки, - и исследовать, разложить на составляющие, словно разбираешь пистолет, и навсегда спрятать в безопасном месте.
Он думает, что повернул бы время вспять, если бы мог, тщательнее бы прятал тени и хранил секреты.
Что его сердце билось бы в унисон с сердцем Сэма, как кардиомонитор, что Сэм — это вены, обвивающие его кости, и что он отдал бы свою жизнь, чтобы стать алой кровью в этих венах.
- Знаешь, ты не можешь вести себя так и дальше, - произносит Сэм медленно и невнятно, влажно целуя Дина в шею, и Дин прикрывает глаза, вздыхая.
Он эгоистично хочет, чтобы Сэм был рядом с ним, и одновременно бескорыстно желает, чтобы Сэм оказался где-то далеко, и пытается сообразить, каким же образом можно это осуществить.
- Я знаю, Сэмми, - отзывается Дин, ведь он на самом деле хорошо это осознает, и от этого очень стыдно. Он считает удары сердца между Сэмовыми вдохами и выдохами, будто считает мили до далекой грозы, а Сэм засыпает, обняв Дина.
- Как ты так просто притворяешься, будто все в порядке?
В большинстве случаев, когда доходит до этого, Сэм начинает злиться. А теперь его слова звучат так, словно он поставил на чем-то крест, и это в десять раз хуже. Солнечные лучи льются в окно без занавесей позади Сэма, и на него трудно смотреть.
- Ты никогда не думал, сколько все это будет продолжаться? Папа даже не...
- Просто. Не надо. Хорошо? Он пытается, Сэм, на самом деле. Пусть все идет как идет, - говорит Дин и надеется, что Сэм не заметит, как он сам пытается.
Сэм пальцем вырисовывает фигуры на кухонном столе, опустив глаза, будто говоря «да мне все равно» в ответ. Это не лучший вариант, но Дин не готов на еще одну ссору сейчас, потому что в восемь утра Сэм с отцом уже успели поссориться - обычное дело в последнее время, - а Дин довольно быстро научился довольствоваться тем, что имеет.
- Я опоздаю в школу, - говорит Сэм, встав и стащив со спинки расшатанного стула явно не по размеру большую коричневую толстовку. Его силуэт ярко и четко вырисовывается на фоне деревьев в окне, которые похожи на миллионы радужных парашютов, устремившихся в чистое голубое небо.
Возможно, Сэм мог бы рассказать ему подробно о том, как листья меняют цвет осенью, почему это время года холоднее предыдущего, и еще миллионы вещей обо всем, если бы Дин спросил. И Сэм бы удивил его. Такое частенько случается в последнее время, словно Дин встретился со старым другом спустя много лет, пропустив несколько ключевых моментов в его жизни, хотя Сэм постоянно находится рядом. Все эти части и кусочки появились откуда-то, из места, далекого и от Дина, и от отца, который думает иногда, что знает всё о своих детях, а иногда — что не знает ничего вообще.
Сэмовы книги вываливаются из рюкзака, когда он наклоняется, чтобы поднять его, и в этот самый момент эти несколько квадратных футов могли бы стать картинкой из другой жизни: обычной, незаметной, нормальной. Ничего, к чему привык Дин. И почти то самое, что нужно Сэму.
- Эй, - говорит Дин, швырнув ему бумажный пакет с завернутым в него сандвичем, и что-то мелькает у Сэма на лице, и когда тот благодарит Дина, это звучит почти как извинение.
Иногда он размышляет, что было бы, если.
Когда Сэм, юный, доверчивый, честный, говорит о чем-то, что Дину даже в голову не приходит. Сэм стоит, сунув руки в карманы, пинает камешек и следит за его движением по аккуратным квадратам ровного тротуара, весь внимание.
Прошло почти восемнадцать лет с тех пор, как умерла мама, и бывало, что отец возвращался домой полуживой, бывало, что Дин не успевал отвести удар от Сэма. Бывало так, что отец отрубался прямо на диване, Сэм уже спал, и не было больше никого, только Дин и стрелки часов, бегущие по циферблату, словно игра на удачу, и иногда он просто ждал, ждал, потому что это всего лишь вопрос непреклонного, неизбежного течения времени. Прошло почти восемнадцать лет, и теперь в любой момент Сэм или папа...
Дину прекрасно удается собирать кусочки воедино. Ему бы посмотреть Сэму в глаза и ответить, что да, да, ему очень страшно, но он никогда этого не делает.
Сэм слишком хорош для такой жизни, и в этом все дело. Он лучше, чем отец, и лучше, чем Дин, чистый и живой, словно линза с четким фокусом.
Дин знает, чего хочет Сэм, давно знает об этом. Это его работа, и он ее делает, говорит, «бери, что тебе нужно, всё, в чем ты нуждаешься», потому что Дин всегда будет отдавать всё, раз за разом, пока у него ничего не останется вовсе, но это неважно, потому что Сэм-Сэм-Сэм...
Сэм хочет того, чего Дин не обязан давать, не в этот раз. Сэм не знает, чем это обернется, а у Дина духу не хватает сказать ему. Он думает, что все обойдется, все будет хорошо, твердит он себе, как мантру, а потом вспоминает, каково это - верить, потому что живет жизнью охотника, и это единственное, о чем можно позволить себе думать, рискнуть и молиться о том, что это не убьет тебя. Дин бросает кости за двоих и надеется, что Сэм не возненавидит его за это.
Но Сэм Винчестер ни перед кем не отчитывается. Он боец. Он джокер, вольный стрелок и сам решает свою судьбу, но Дин думает, что когда дело дойдет до драки, есть только один простой способ все решить: Сэм и Дин, они выбирают друг друга. Так должно быть.
- Все дело в том, как ты к этому относишься, Сэмми, - непринужденно произносит Дин и взлохмачивает его волосы, думая про себя «не в этой жизни, братишка, не в этой жизни». Сэм скоро узнает об этом, Сэм, который заслуживает того, чего хочет, абсолютно всего, его младший брат, такой мягкий и неопытный. Дин глушит свои чувства прежде, чем совершить какую-нибудь глупость.
Сэм злится: «Ты не можешь этого делать, не можешь, ты думаешь, мама бы хотела этого для нас, ты думаешь, она...». И Дин старается быть сильным: «Не позволяй таким вещам достать тебя. Не надо притаскивать все домой, Сэмми».
Но в конечном итоге разницы никакой.
После осеннего равноденствия миновала неделя, и полная луна висит низко в небе, огромный шар, сияющий оранжевым и золотым. Костер потрескивает и рассыпает разноцветные угольки, словно вбирает в себя энергию, а потом выпускает ее снова снопами пёстрых искр.
Так Дин словно говорит, эй, посмотри, Сэмми, все не так уж плохо, прошли годы и сейчас труднее, сложнее, чем раньше, но мы подготовились и не сдаем позиций. Сэм и Дин, вместе.
Сэм уже сжег штук девять маршмеллоу.
- Даже как-то стыдно, как иногда ты лажаешь.
- Ну, извини, я не образцовый маленький бойскаут. Поверь мне, в моей личной десятке удручающих фактов этот на первом месте.
Так что Дин роется в поисках куска использованной фольги на заднем сиденье машины, чтобы они могли сесть на капот и съесть те, что пожарил Дин вместо подгоревших. Фольга от вчерашних сандвичей всё еще жирная, зато маршмеллоу вкуснее всего, что Дин пробовал, - «признай, Сэмми, не вредничай».
Сэм шлепает Дина по щеке маршмеллоу, и глаза его сияют, как у подростка. Нечасто Дин видит это блеск в последнее время, но делает всё, чтобы сохранить его.
- Ты серьезно думаешь, что это смешно, да? - говорит Дин, а потом смеется, и они валятся на землю, и возня оканчивается тем, что Сэм заключает лицо Дина в ладони, Дин притягивает его к себе за шлевки, ловит губами краешек Сэмовой улыбки, липкой и сладкой от маршмеллоу.
- Спасибо, Дин, - наконец произносит Сэм, тихо, словно доверяет секрет. Его пальцы теребят подол куртки в свете гаснущего костра, он словно хочет сказать еще что-то, и Дин ждет. Он ждет Сэма, окруженный резким запахом кедра и холодным колючим ночным воздухом, но Сэм молчит, и Дин решает, что пока все в порядке, что у них есть время, но опять, может, потому, что Дин не доверяет времени, никогда не доверял и не будет доверять.
Завтра всё это превратится в прошлое, Сэм и Дин, и все события, нанесенные на обтрепанную по краям карту их истории, и от этого что-то в груди Дина сжимается, как будто крошечный кусочек его картины мира расшатывается, минутный теллурический сдвиг на небесной сфере.
- Не за что, Сэмми.
И Сэм вздыхает, запрокидывает голову и смотрит в небо.
И всё возвращается к этому: слова Сэма ранят как ножи, брошенные в цель, а Дин попадается, нанося себе раны, словно бы Сэм хотел от него именно этого.
Так все и происходит между ними, когда ночная темнота становится слишком густой, и сколько бы времени ни прошло, оба идут по проторенным дорожкам, совершают одни и те же ошибки. Сэм не щадит Дина, а тот в ответ не щадит Сэма. Их сердца бьются, как сумасшедшие, и когда ситуация накаляется до крайности, Дин ничего не может поделать.
Сэм хочет быть нормальным, хочет ходить в школу и жить в домике с зеленым газоном. Если бы он мог вернуться на восемнадцать лет назад, если бы мог поменять соль и кровавые пятна на тренировки по футболу и белый дощатый заборчик, думает Дин, тот, вероятно, так бы и сделал. Но правда, как обычно, прячется в тенях, и она состоит в том, что Сэм охотник, и он преследует свою цель, как охотник, и чувствует при этом то же волнение от преследования и ярость в схватке. И у него есть для этого все средства – отличные оценки, учителя, поющие ему такие дифирамбы, что того и гляди в небо полетят фейерверки. Осталось лишь закончить начатое.
Сэму не нужен Дин, ему никто не нужен, кроме себя самого. Боковым зрением Дин замечает что-то безжалостное и уродливое, но старается обращать внимание, как обычно, два полушария его мира, соединенные вечными оковами войны. Можно предположить, что он привык, но легче никогда не становится, как было тогда, так осталось и сейчас. Так что Дин следует по хорошо знакомому пути: отгоняет все мысли, сдерживает дрожь в руках, объявляет о прекращении огня, - всегда выступает в роли посредника, потому что если он не будет этого делать, никто не будет.
- Ну же, Сэмми, остынь, - говорит он тихим голосом, руками вцепившись в рубашку Сэма; Дин толкает в одну сторону, а Сэм, как обычно, в другую.
- А как же мама, что бы она сказала, как ты думаешь? – выплевывает Сэм, и Дин думает, что в этом-то все и дело, потому что с отцом Сэм никогда таких слов не говорит. Неожиданно игра меняется, и обычные правила уже не работают. Это просто игра в «орла и решку», и все зависит от того, какая сторона монеты выпадет.
- Если тебе так опротивела наша семья, почему же ты до сих пор не ушел? – ворчит отец, но единственное, о чем он никогда не позволяет думать себе, - что будет, если Сэм когда-нибудь убежит, даже не оглянувшись.
Дину нужно, чтобы отец и Сэм были живы и находились на расстоянии вытянутой руки, а со всем остальным они вполне способны справиться. Даже немного пугающе, что он нисколько не задумывается о том, как это осуществимо в жизни.
Стакан на столе – это символ того, как выглядит Джон Винчестер, когда напуган, и когда Сэм непримирим. Сэм злится, стакан разлетается на куски, и Дин думает, что Сэм хочет слишком многих вещей, но не понимает, что под ними подразумевается. Ладони Сэма окрашены алым, кусочки стекла покрыты кровью, и вот теперь всё на самом деле плохо.
Любовь Дина не терпит оков и не знает границ.
И если есть разница между тем, что Дин хочет для Сэма, потому что этого хочет Сэм, и тем, что Дин хочет для Сэма, потому что это нужно Дину, то дело вовсе не в ней.
Сэм шипит, когда на кожу попадает антисептик. Маленькое окошко ванной комнаты толком не закрывается, и линолеум холодит босые ноги Дина, когда он опускается на колени перед Сэмом, сидящим на опущенной крышке унитаза.
Должны же были существовать хоть какие-то намеки, подсказки. Или, может быть, они были, а он просто изо всех сил старался не обращать на них внимание, на их значение.
- Тебе не обязательно все время слушать его, Дин.
И Дин неожиданно понимает, что Сэм стал кем-то другим.
Дин проводит рукой по лицу. Они ступают на шаткую почву, в центр урагана, прямо под перекрестный огонь всего того, о чем они никогда не разговаривают: о том, что Сэм хочет собрать вещи, собраться и уехать. Прощай, прощай.
- Отец хочет, чтобы мы были живы, - произносит он устало и хрипло голосом, как у старика.
Дождь сияет мокрым серебром в лужах на асфальте, и небо в этот ночной час цвета обсидиана. Сэм стоит на пороге с сумками и письмом о зачислении в университет, а Дин едва может дышать из-за приступа тошнотворной паники, свернувшейся внутри, словно змея.
У него больше не осталось времени, совсем не осталось.
- Дело не в тебе, - говорит Сэм, но ведь этого не может происходить, потому что они всегда были вместе - Сэм и Дин против целого мира. И как долго, как долго еще Дин сможет продолжать всем этим заниматься: поиск новой охоты, расправа над тварью, переезд в очередную глухомань или опустевший город, а затем повторение этого цикла, снова и снова, неумолимое и бесконечное, пока существование для него не истончится и не превратиться в пустоту. Сколько он сможет притворяться, что всё в порядке: «Вот видишь, Сэмми, такова жизнь», когда, наконец, сломается и признает, что не может так больше, не может без Сэма? И что же потом, что потом?
Голова Сэма дергается вбок, когда Дин наносит удар, но тот ничего на это не говорит. Сэм вздергивает подбородок, чувствуя кровь во рту, и смотрит Дину прямо в глаза. Его младший брат, такой упрямый, решительный, взрослый. Дин знает, что уже слишком поздно пытаться что-то изменить теперь. Сэм стоит перед ним в своей толстовке, которая теперь ему впору, засунув руки в карманы, ровно так же, как когда ему было восемь, так он стоит и сейчас, когда ему восемнадцать. И Сэм для Дина все, чего тот хочет всем своим существом, душой и телом.
- Дин, послушай меня, не надо думать, что причина в тебе, пожалуйста, я не бросаю тебя...
А Дин думает обо всем, что он сделал не так. Он размышляет о глухих аллеях и тупиках, и о Сэмовых небоскребах, и опускает голову, хватаясь за ложь Сэма.
В конечном итоге оказывается, что Дин все-таки эгоист.
В сентябре листья снова меняют цвет.
Четыре года спустя один брат звонит другому, а тот отвечает на звонок: даже спустя столько времени некоторые вещи остаются прежними.
Сэм спит, расслабленный, мягкий и безвольный, словно дымка на ветровом стекле Импалы в дождь, морской туман, по которому Дин может написать свое имя. Оказалось, что Сэм вовсе не имел потребности принадлежать кому-либо, но возможно, он все же ценил чувства.
Когда Сэм просыпается, он чистит зубы и выходит из машины, чтобы присесть на капот. В прохладе раннего утра его плечо прижимается к плечу Дина, и тот впитывает прикосновение, все крошечные частички Сэма, которые тот оставляет, потому что скоро они найдут отца, и желтоглазый демон превратится в еще одну битву из прошлого. Дин знает, они понадобятся ему, когда Сэм уйдет.
А иногда, когда пассажирское сиденье пустует, когда бесконечный горизонт алеет над длинной, унылой дорогой, минует еще один день, еще одна тысяча миль, Дин думает о том, что может быть, если бы он как следует пожелал, каждой частичкой своего существа, может быть тогда бы...
Дин любит так, что это чувство сводит его с ума, и так было всегда.
- Ну что, двинули? - спрашивает Сэм, подняв брови, но при этом он улыбается. Всего секунда, и всё исчезло. Солнце бликует от черного кузова Импалы, но даже сейчас Дин не слышит почти ничего, кроме биения пульса Сэма.
И губы Сэма на его губах все такие же теплые. А Сэм все так же эфемерен.
- Да, - отзывается Дин. - Да, - и он видит, как дышит Сэм, облачка пара в морозном воздухе, которые скручиваются и растворяются в осеннем воздухе над золотисто-алой листвой.